Зачем молиться словами, отчеканенными другими людьми? Разве мои собственные слова не выражают в точности то, что у меня на сердце и на уме?

Марина

Уважаемая Марина!

Этого недостаточно. Ведь мы стремимся не просто к лирическое выражению того, что мы есть, что узнали, чего желаем. Подобно тому, как мы учимся у великих музыкантов и художников пониманию музыкальной и художественной красоты, точно так же мы учимся у наставников духовной жизни, которые достигли того, к чему мы стремимся, которые действительно стали живыми и подлинными членами Тела Христова; у них мы должны учиться, как правильно молиться, как найти тот настрой, то состояние ума, воли и сердца, что сделает нас христианами. Это опять-таки акт отречения от себя: позволить чему-то более великому, более истинному, чем наше "я", вселиться в нас, формировать, вдохновлять и направлять нас.

Ну, что касается "чужих слов", то и Христос молился "чужими словами" - "Боже мой, Боже мой, вскую оставил Мя еси!" - это Пс. 21, 2; "В руки Твои предаю дух Мой" - Пс. 30, 6.

В ту минуту, когда Он заключал Новый Завет, Он произносил традиционные молитвы и совершал Вечерю так, как это предписывалось законом. Поэтому евангелисты и не передают слов Его евхаристической молитвы, но лишь описывают, "И взяв чашу, благодарив, сказал: приимите... " И взяв хлеб, и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть Тело Мое" (Лк. 22, 18-19). "И, воспев, пошли на гору Елеонскую (Мф. 26, 30). "Благодарив" и "воспев" - это напоминания о традиционных молитвах, сопровождающих иудейскую пасхальную трапезу536.

Но чтобы было понятно - как по-новому все было в ту ночь, приведу лишь два сопоставления. В начале трапезы по закону откладывался "афикоман" - часть хлеба, которую полагалось оставлять до завершения вечери на случай прихода нищего или путника по заповеди: "И веселись пред Господом ты, и пришелец, и сирота" (Втор. 16, 11). Именно этот афикоман преломил в конце трапезы Христос - как Свое Тело. Значит, Евхаристия - хлеб странников и нищих, хлеб бездомных. Это хлеб тех, о ком сказано апостолом Павлом: "Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего" (Евр. 13, 14).

А перед этим все ели горькие травы, обмакивая в блюдо с харосетом (вид фруктового салата). Это было воспоминание о горечи египетского рабства. "И когда они возлежали и ели, Иисус сказал, истинно говорю вам: один из вас предаст Меня. Они опечалились и стали говорить Ему один за другим: не я ли? И другой: не я ли? Он же сказал им в ответ: один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо" (Мк. 14, 18-20)... Горечь рабства стала образом горечи предательства...

Что же касается обычной церковной молитвы, то именно "чужие слова" оставляют гораздо больше свободы для собственного построения своей молитвы человеком, чем "импровизация". Представьте, что было бы, если бы Шестопсалмие псаломщик начал читать "с выражением"! Остальным молиться было бы уже нельзя - настроения и предпочтения чтеца были бы навязаны всем остальным. Чтение пономаря, вошедшее в поговорку, защищает свободу молитвенного труда слушающих. Каждое богослужение несет в себе и радостные, и скорбные слова. Одновременно и равно глубоко прочувствовать все их практически невозможно. Поэтому человек, пришедший в храм с радостью - будет соразмерять движения своего молящегося сердца с радостными и благодарственными словами службы. Тот же, в чьем сердце в этот час слышнее звучит покаянный вздох - будет в сердце своем слагать те слова покаяния, которые также рассыпаны по всей службе. Так вот, если пономарь будет читать "с выражением" - он будет подчеркивать в молитвах именно те места, которые лучше соответствуют его сиюминутному состоянию, которое может отнюдь не совпадать с молитвенным настроем всех остальных прихожан. Вообще же цель православного богослужения - не в том, чтобы возбуждать какие-то чувства, а в том, чтобы преображать их.