Мой блокнот

Может ли прихожанин своей исповедью смутить священника?

На этот вопрос, наверное, можно ответить двояко. Нет, нельзя, даже если человек исповедует грехи крайне постыдные. Ведь понятно, что за таким вопросом стоит определенный подтекст, мол, бывают ли грехи столь постыдные или иной раз касающиеся самого священника, которому человек исповедуется, что и сказать об этом неловко. Так вот, в таких случаях, безусловно, нужно помнить, что стыд этот — ложный и что искреннее покаяние человека, даже в самом гнусном, самом отталкивающем грехе, каждому пастырю в радость, а не в скорбь и уязвление. Священник, который видит свое духовное чадо кающимся, решившим, может быть, после многомесячной или многолетней борьбы сказать о том, что действительно лежит на его душе, не скорбит, а радуется, ведь наконец это произошло и человек действительно может омыться в бане покаяния и отойти другим от исповеди. Так что этим смутить никогда нельзя. Однако можно заставить священника скорбеть или по-человечески покоробиться, когда исповедь подменяется нашептыванием на других людей и жалобой на свою жизнь. И действительно, его может очень и очень огорчить, когда люди приходят не каяться, а пожаловаться, какие они несчастные, недопонятые, недооцененные в семье, на работе, в данных жизненных обстоятельствах, и когда хотят они только одного - чтобы их пожалели. Если же священник старается напомнить человеку, что это не разговор по душам, но исповедь и призывает его покаяться, а он в ответ только обижается и говорит: «Ну как же, что же вы не хотите меня слушать, дайте я вам еще о своей теще дорасскажу...» — то это, конечно, очень и очень прискорбно. Пожалуй, каждому нужно бояться только этого и внимательно за собой следить, чтобы не превращать исповедь в обвинение окружающих и жалобы на близких.

А если видишь, что священник ведет греховную жизнь?

Прежде всего, не смущаться и не слишком быстро этому доверять, особенно если он это не сам видит, а либо слышит об этом, либо читает в газетах, на что и вовсе не надо было бы ориентироваться. Наша светская пресса хорошего о духовенстве не напишет. Так было и до 1917 года — тех самых иерархов, священников, которые потом, после Октябрьской революции, во множестве прошли Голгофу, даже будущих священномучеников, упрекали в себялюбии, в стремлении обманывать народ, иметь как можно больше денег, обвиняли в том, что они не по убеждению, а только по материальным или корыстным соображениям стали церковнослужителями. Не следует доверять слухам, потому что путь каждого человека ко спасению сопряжен с разного рода упреками и непониманием людей, а тем более путь священника — человека, поставленного на место публичного служения, рядом с которым десятки, сотни, а иной раз тысячи людей.

Однако если мы видим нечто несомненно предосудительное, несомненно греховное в жизни и деятельности какого-то священника, то тут есть два возможных пути. Один — просто отойти в сторону и даже перейти в другой храм. Пусть вокруг человека, живущего без страха Божиего, образуется духовная пустота, вакуум, который постепенно, как пробку из бочки, вытолкнет его из церковной жизни. А второй путь — в случае вопиющей ереси, кощунственного неблагоговения или смертного греха, который происходит на твоих глазах, — это путь обращения к священноначалию, чтобы соблазн не творился в ограде церковной.

Есть ли такие грехи, которые никогда не простятся священнику, — не простятся в том смысле, что не позволят ему продолжать свое церковное служение?

Каноническими препятствиями священству становятся прежде всего грехи, определенным образом связанные с нарушением седьмой заповеди, скажем, второбрачие. На это препятствие указывал еще апостол Павел: епископ должен бытъ непорочен, одной женымуж (1 Тим. 3, 2). Или, скажем, если какой-то клирик уже после хиротонии допускает неверность своей супруге, он в дальнейшем, даже если принесет покаяние, лишается права священнослужения и может остаться в Церкви только мирянином. То же самое в случае греха убийства, в том числе и невольного, например, если уронил что-то с балкона на голову проходящего внизу человека или сбил на машине прохожего, перебегающего дорогу в неположенном месте. Поэтому многие священники сами не водят автомобили.

Недопустимы и открытые вероучительные заблуждения священнослужителя, вернее даже не заблуждения, а восстание против учения Церкви, впадение в ересь или в какое-либо каноническое неправоучение, скажем, как у обновленцев, которые практиковали женатый епископат, учредили второбрачное священство. Все обновленческие клирики, рукоположенные в своем сообществе, потом, когда возвращались в ограду церковную, принимались в нее как миряне или в том сане, в котором они ранее ушли из Церкви.

Священство - это избрание. Второе название каждого священнослужителя - клирик, то есть человек, взятый в удел, но взятый добровольно, сам наложивший на себя ради служения Господу обязательства большие и высшие, чем несет каждый член Церкви. К этим обязательствам относится, прежде всего, сугубая чистота веры и жизни.

Что делать, если твое мнение в каком-то конкретном случае не совпадает с мнением Церкви?

Я думаю, что сначала нужно четко определить, что мы подразумеваем под «мнением Церкви». Если речь идет об отношении к тем или иным реалиям политической, общественной, культурной жизни, которое выражено какими-то священниками, или церковным священноначалием, или Издательским отделом, или какой-то иной церковной структурой, то здесь за каждым христианином сохраняется внутренняя свобода. И нет никакой необходимости считать, что сказанное тем или иным батюшкой или церковным отделом - истина в последней инстанции.

Если ваше мнение по поводу того или иного романа, кинофильма, общественно-политического события, педагогического подхода к конкретному человеку отличается от мнения кого бы то ни было из церковных иерархов или священнослужителей и при этом вы убеждены, что ваша точка зрения продиктована не личным пристрастием, не недостатком информации, а выношена как плод сознательного внутреннего убеждения, нет необходимости духовно себя насиловать и называть белое — черным, а черное — белым. Я знаю, к примеру, что иным из старшего поколения духовенства поначалу нравились некоторые из латиноамериканских телесериалов, где добро торжествовало, невинность выходила замуж, а злодеи бывали наказаны. Но я также знаю, что многих верующих, у которых развито художественное чутье, коробило само опошление высоких идеалов, которое в этих сериалах происходило.

С другой стороны, если речь идет о вопросах вероучения, догматике, что называется «конечных жизненных вопросах», то здесь для православного человека существует только один критерий — соотнести свое мнение с Преданием Церкви. И если мы видим, что наше мнение решительно противоречит тому, чему учит, чем живет и как молится Церковь, то нужно со смирением сказать: «Господи, я пока не понимаю, в чем не прав, но я верю Тебе, верю святым отцам и не хочу противоречить тому, чему учишь Ты». И в таком случае отказаться от своего мнения.

Многих смущает, что наряду с красотой и благолепием возводящихся и реставрируемых храмов в Церкви нередко можно встретить невнимательное, неблагорасположенное и даже грубое отношение некоторых священников к прихожанам, и это сильное искушение, особенно для новообращенных. Чем все это объясняется?

Я умаю, что в этом вопросе сопряжены совершенно разные стороны церковной жизни. Здесь сказалась какая-то наша внутренняя нечестность или лукавство, когда мы одно, как бы несомненно отрицательное, соединяем с другим, вовсе не несомненно отрицательным, в некое единое целое, и тогда бывает по пословице: вместе с водою можно выплеснуть и ребенка. Совершенно недопустимы в церкви грубость, некорректность, превознесение одного человека над другим, тем более священнослужителя над мирянами или впервые приходящими в церковь. О недопустимости этого на московских епархиальных собраниях клирики нашего города каждый год слышат от своего епархиального архиерея Святейшего Патриарха Алексия. Поэтому любой, не прислушивающийся к его словам, в прямом смысле слова нарушает волю епископа. И мы знаем, что в тех случаях, когда это происходит, заслуженное наказание и каноническое прещение настигают тех, кто допустил подобное в практике того или иного прихода. Вплоть до запрещения священнослужения или снятия настоятельского послушания. Так что нельзя сказать, что Церковь не замечает этого изъяна в церковной жизни и не борется с ним. Впрочем, борьба эта непроста. Каждый по себе знает, как сложно, особенно в состоянии предельного утомления, вымотанности, загруженности сверх всякой меры, сохранить постоянную доброжелательность, открытость, внимательность, деликатность к окружающим нас людям и на работе, и в семье. Наверное, миряне тоже должны помнить о том, что и священнику бывает нелегко, и иной раз, когда из его уст вырвется раздраженное или резкое слово, нужно суметь покрыть это любовью.

Что же касается благоукрашения церкви, то нужно помнить, что православные храмы от века строились в той дивной красоте неба на земле, в какой мы их сегодня созерцаем, и отнюдь не только в эпохи внешнего благополучия, усиления княжеств или торжества империй, но и тогда, когда было бесконечно трудно жить. Храм Святой Троицы будущей Троице-Сергиевой Лавры был построен, когда монгольское иго еще тяготело над Святой Русью. Белокаменные храмы северо-восточной Руси начали воздвигаться после самых трагических десятилетий истории, когда людям в прямом смысле, а не в переносном, как сейчас, часто совсем нечего было есть. София Константинопольская требовала от своего государства, от каждого человека огромных жертв для того, чтобы стать тем символом величия Православия, каковым она даже и в нынешнем поруганном состоянии пребывает. Так что и теперь любовь верующего народа к храму, желание зачастую при всей скудости собственного дома видеть дом Божий украшенным, благолепным — это та же любовь, которую мы видим у женщины, принесшей миро, чтобы отереть своими власами ноги Спасителя, та же любовь, которую проявили жены-мироносицы, пришедшие рано утром ко гробу Господа в день воскресения. И ту же похвалу заслуживает самая малая жертва, как та лепта вдовицы, о которой говорил Спаситель. Но ведь для верующего человека это естественно — все лучшее, все самое дорогое, все то, с чем, может быть, даже трудно расстаться, отдавать Богу. И в этом нет и не может быть ничего смутительного.

Многие искушаются еще и тем, что нынешние священники, после службы сбросив рясу, как театральный костюм, благоухая дорогими духами, садятся в фирменные машины, тогда как Христос ничего не имел и ходил пешком. Правомерно ли такого рода поведение?

 Относительно дорогих духов, ничего не скажу — не знаю, а фирменных машин у священников видел не много. Но, мне кажется, если у преклонных лет батюшки, достигшего вместе со своим приходом такого материального благосостояния, что у него появляется возможность перед литургией не трястись в переполненном автобусе или метро, а доехать до храма на автомобиле, то что же тут плохого? И сам факт наличия машины свидетельствует о том, что не только священник думает о своих прихожанах, но и они о нем. Совершая требы по домам, он может добраться к большему количеству людей, сохранив при этом больше сил для общения с ними, нежели если бы он приезжал на общественном транспорте. И всему этому можно лишь порадоваться. Что же касается вопроса, ходить ли всему духовенству по городу в рясах, то посоветую задавшему его купить плащ такой длины, чтобы полы достигали тротуара, поносить его хотя бы пару недель весной или осенью и посмотреть, что будет.

Почему, если больше половины дней в году — постные, так много полных священников?

Если складывается впечатление, что это от легкости монашеской жизни, то я советую придерживающимся такого воззрения съездить недельки на две в любой из православных монастырей и примерить на себе, легок ли монашеский хлеб. В общем, ответ тут довольно простой. Дело в том, что сам режим питания священнослужителей достаточно специфичен. Безусловное соблюдение постных уставов на протяжении большей части года предписывает воздержание от мясо-молочной пищи, а также воздержание от всякого потребления пищи в день священнослужения часто до середины дня, а то и позднее. В наших же реальных условиях главными компонентами постной пищи чаще всего оказываются хлеб, картошка и макароны, которые, как знает прекрасная половина нашего студенчества, отнюдь не способствуют особой стройности талии.

Почему современный человек должен расплачиваться за грех Адама и Евы?

 Расплачиваться не должен. За нас уже расплатился Господь наш Иисус Христос. И в этом смысле удовлетворение правде Божией жертвой Его Сына принесено. Вместе с тем мы действительно связаны друг с другом так, что вина одного человека отзывается в жизни всего мира. Апостол Павел уподоблял Церковь человеческому организму. Когда болит палец или сердце, это отзывается во всем теле. Когда страдает хотя бы одна пораженная раком клетка, страдает весь человек. И все мы связаны в единый человеческий род. Господь так устроил, что нельзя махнуть на всех рукой и сказать: я тут один спасаюсь сам по себе, как улитка в ракушке, а что с другими происходит, мне дела нет. Вот такой свободы не замечать окружающих, живших до нас или живущих сейчас, нам не дано. Наверное, это кому-то не нравится. Но ведь не будь тех самых семи праведников, ради которых Господь терпит всех остальных, не будь молитв святых и их помощи, что было бы с нами? Не совершился ли бы тогда на нас Божий суд по слову, сказанному Ефремом Сириным: «Не называй Бога справедливым, потому что если бы он был таким, ты бы уже давно был в аду». Действительно, к Богу неприложимы сами понятия человеческой справедливости. Мы скорее ощущаем на себе Его милость, а не наказание.

А человек, крещенный в детстве, по-настоящему добрый, сердечный и неэгоистичный, но который не верит в Бога и в Церковь не ходит, неужели тоже осудится наравне с грешниками?

 Милость Божия действительно несоизмерима ни с чем. Мы, будучи в Церкви, со всеми нашими немощами, с не до конца преодоленной гордостью, себялюбием, эгоизмом, имеем возможность покаянно вздохнуть и не терять надежду, что Господь не вменит нам все то, что лежит на нашей душе, и судить будет не судом человеческой справедливости, а судом Божеской милости и долготерпения.
Тем более мы не должны приговаривать к погибели тех, кто сегодня пребывает вне церковной ограды, и считать, что им уже уготовано гореть в геенне огненной. Безусловно, уверенность православного человека, что вне Церкви нет спасения, основывается на словах Самого Господа: никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. 14, 6). Это значит, что в конечном онтологическом смысле вне Христа и вне Церкви нет спасения. Нельзя спастись благодаря мусульманству, благодаря буддизму, позитивизму и марксизму. Благодаря той или иной этической доктрине или бытовой этике, традиционно усвоенной от предков. Спасти может только Господь. Но мы никак не должны подходить формально или рационалистично к тому, где и как может произойти встреча души человека с Христом. Эта встреча может произойти, как у разбойника на кресте, в последние минуты бытия, когда перед человеком предстанет вся его жизнь, может быть и добрая, однако так бесконечно неполная без веры во Христа, что он пусть и не устами, но сердцем так же воскликнет: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! (Лк. 23, 42). И услышит он благой ответ Сына Божия, ведь Бог есть любовь, и мы должны верить, что у человека всегда остается надежда на спасение. Конечно, мы должны молиться, чтобы наши близкие как можно раньше пришли к такой встрече с Богом и не только последние минуты своей жизни наполнили тем миром, красотой и любовью, которые дает нам Господь.

Вообще, верующему человеку хорошо бы всегда помнить слова святого Пимена Великого: «Все спасутся, один я погибну» и никогда не успокаиваться в отношении некой зарезервированности своего личного спасения, ни о ком другом стараться не судить, мол, тот-то наверняка погибнет, а я-то получше его, поближе к Царствию Небесному. Вот чувства, которые мы всячески должны гнать из своей души.

К верующему человеку приложимо мирское понятие одиночества?

Одиночества в конечном, самом трагическом смысле этого слова для верующего человека нет. Мы всегда должны помнить, что отвернуться, предать могут люди, даже самые близкие. Но никогда не оставит нас одних Спаситель, если только мы сами не уйдем от Него на страну далече. Такого одиночества, из-за которого уныние и тоска охватывают всю душу человека так, что он даже дерзает расстаться с этой земной жизнью, истинно верующий просто не может испытывать. Отчуждение же от окружающих людей либо по нашим немощам, либо по мировоззренческим и идеологическим расхождениям в те или иные периоды почти неизбежно. К временному отдалению от родных, друзей, которые пока не идут тем же путем, что и мы, нужно относиться трезво и верить, что оно может быть преодолено нашим спокойствием, мирным несением своего креста, надеждой на то, что если мы сами будем жить по-христиански, то есть добро, без обид, с молитвой за близких, то мы вновь будем вместе, только уже по-другому, лучше, чем было до того. И я знаю множество тому примеров, когда такое происходит.

Что такое духовный рост?

Это то же самое, что отмывание окна. Каждый из нас представляет из себя окошко, которое, если как следует мыть и чистить, то через него будет видно больше света. Мы приходим к началу своего духовного становления с разной степенью замусоренности. И по мере возрастания у нас все меньше и меньше остается своего, своей грязи и сквозь нас на тех, кто за нами, подальше, начинает доходить больше света Божиего. Духовный рост — это не самораскрытие собственных лепестков, не саморасцветание пышным цветом, это сдраивание всего того наносного и грязного, что на нас наросло и что мы в себя допустили. В результате тот образ и подобие, которые есть в каждом, будут все яснее и яснее.

Что значит «о6раз и подобие»? В чем здесь разница?

В Священном Писании говорится, что на Предвечном Совете Божием было сказано: сотворим человека по образу Нашему и поподобию Нашему (Быт. 1, 26), и потом, когда человек уже был сотворен, говорится, что он был сотворен по подобию Божию (Быт. 5, 1). Образ Божий - это внутренние сущностные черты человека, которые делают его действительно иконой Творца. Это прежде всего — внутренняя свобода выбора, способность разума, дар слова. И эти качества в той или иной мере присущи каждому человеку, они отличают его от всего иного видимого тварного мира, какими бы близкими и похожими на нас ни казались некоторые представители живых существ из мира животного. Подобие же Божие дано нам как потенция, как возможность, как то, что мы можем реализовать в себе, возрастая на путях духовной жизни. Не случайно один из типов святости так и называется — преподобный. То есть, значит, чрезвычайно уподобившийся Творцу, более, чем все остальные, Ему подобные по природе своей, кто душу свою возрастил, сделал крепкой в добродетелях, возвысил горе.

С чего начинается духовное возрастание?

Преподобный Иоанн Лествичник в своей книге «Лествица» указывает тридцать три ступени духовных добродетелей, духовного возрастания. Но к нам, живущим в миру, относятся разве что самые первые из них. И главное, без чего действительно невозможно никакому человеку спастись, — это необходимость отречься от любви к миру и от того, что в мире. Без этого нет христианина. Но это как раз то, что так часто не делают те, кто, считая себя верующими людьми, остаются при этом и людьми мира, который, как известно, лежит во зле(1 Ин. 5, 19).

Внутренняя мера нашей жизни должна исходить не из тех правил, которые творит современный нам век, а из тех вечных заповедей, которые проповедуются в Евангелии. Да, можно быть просто хорошим человеком, который добро относится к окружающим его людям, разумеется, в той или иной степени, насколько это сильно не затрагивает его или не требует чрезвычайного подвига. Да, можно иметь неокаменевшее сердце, которое отзывается при виде нищей старушки. Но именно об этом преподобный Серафим Саровский сказал суровые и потому необходимые для нашего спасения слова, что добро, сделанное не ради Христа, не укрепляет душу, не приводит к спасению, оно ничто для жизни будущей. Стоит вдуматься в эти слова. Только то, что мы делаем, памятуя о том, чему Христос Спаситель учил нас, памятуя о том, что это дело христианского подвига стеснять самих себя причем делать добро по отношению к людям и по отношению к своей душе, и делать это Бога ради, — только это приближает нас к Царствию Небесному.Но все это обретается, когда мы усилием заставляем себя отречься от любви к миру и от того, что в мире.

Это самая первая ступенечка, и только ступив на нее можно надеяться стяжать — если и не в этой жизни, то, по милости Божией, в жизни вечной — то добродетельное состояние, которое является концом лестницы и которое есть любовь Божественная. Святые отцы предупреждают, что подлинная христианская любовь не открывается новоначальному христианину, она не открывается вдруг и сразу. И человеку, знающему, что любовь к ближнему - главная заповедь евангельского благовестия, следует также знать, что только очистив сердце и пройдя весь длинный и трудный путь, когда открывается то зрение, о котором говорит Господь: Блаженны чистые сердцем, ибо очи Бога узрят (Мф. 5, 8), можно понять, что такое Божественная любовь и любовь христианина во Христе.

И мы знаем, что восхождение по духовной лестнице возможно, что оно происходило в жизни множества людей - и простых, и знатных, и живших давно, и совсем недавно. Я вспоминаю сейчас почившую в 1999 году игумению Новодевичьего монастыря матушку Серафиму, которая явила в своей жизни, в своей маститой старости это удивительное свойство — жить ради большего, чем то, что может дать эта жизнь даже самым благочестивым, добрым и уважаемым людям. Я имею в виду не ее монашество, которое уже было плодом осуществившегося подвига души, а тот день и час, когда она — заслуженный доктор наук, почитаемый всеми человек, и не только людьми мирскими, но и прихожанами церкви, где все знали, что она не просто бабушка, — пошла и встала за свечной ящик. И во спасение своей души через победу собственной (как она потом вспоминала) гордости подвизалась на этом одном из самых трудных для послушания в церкви мест, достигнув всего, чего в этой жизни человек может достичь.

Исповеданный и отпущенный священником грех окончательно прощен?

Окончательно. И в этом мы тоже отличаемся от католиков, которые считают, что в исповеди вина прощается полностью, но это не отменяет наказание за него и что человек, как бы он искренне не раскаялся и не исповедался — даже если это Мария Египетская или разбойник на кресте — все равно должен еще в своей земной жизни претерпеть наказание ради удовлетворения правде Божией.

Молитвы, входящие в утреннее и вечернее правило и предназначенные для каждого православного христианина, были написаны святыми отцами много веков тому назад, то есть языком совсем другого времени, поэтому для многих их каждодневное обязательное вычитывание становится почти автоматическим. Можно ли молиться только своими словами?

Язык не только утренних и вечерних молитв, но и самого богослужения, которое постоянно обогащается новыми песнопениями, канонами, акафистами, принципиально, в главнейших своих формах, сложился более тысячи лет то-му назад. Поэтому составитель современного акафиста будет стараться быть верным всей предыдущей традиции такого рода составления. А иконописец, который сегодня пишет тот или иной образ и уже не может избежать некоей экспрессии, приобретенной опытом живописи ХIХ - ХХ столетия, тем не менее непременно опирается на всю ту иконописную традицию, которая складывалась веками.

Так что молитвы, входящие в утреннее и вечернее правило, — это не просто произведения словесности средних веков. Они потому и отобраны, что выше своего времени. Откройте творения святых отцов — сколько у них еще молитв, часто дивных, но которые мы не употребляем в нашем каждодневном обиходе.

Почему же верующему человеку желательно читать именно эти издавна отобранные молитвы? Потому что они задают некоторый столетиями выверенный ориентир. Они дают указание: пойдешь по этой дороге — не ошибешься. Может быть, ты будешь сползать с нее, может быть, она тебе покажется трудной и ты надолго задержишься в самом ее начале, но, пойдя по ней, ты не свалишься в овраг, ведь дорога уже проложена. И это великое дело, так как за этими молитвами стоит духовный опыт множества людей, которые знают, что это за путь и куда он ведет.

И почему нельзя ограничиваться только молитвами, сказанными своими словами? Да просто потому, что уровень того, как мы можем молиться сами, в общем-то, — по нашу голову, не выше. Конечно, в самый лучший, высокий момент своей жизни можно и подпрыгнуть, и слегка на волне подлететь. Как поется на литургии, «Горе имеем сердца». Это как Монблан духовный. Видишь вершину и знаешь, что она должна быть и в твоей жизни. И знаешь, что можешь так же, как говорится в молитве, относиться к греху, так же болеть о Боге и так же благодарить Его за то, что сегодня день такой хороший, солнышко светит и близкие рядом, и за то, что веяние благодати коснулось твоей души. И пусть я эти слова сейчас в меру своего разумения повторю в сотую или тысячную долю их значимости, но я повторю их как песчинка, которая лежит у основания этого самого Монблана, а не та, которая невесть где на обочине проезжей дороги.

Учителя духовной жизни, безусловно, советуют нам сочетать молитвы церковные, которые мы вычитываем из молитвослова, с личными молитвами, когда душа просит остановиться и помолиться своими словами. Однако, опять же, если мы всякий раз будем молиться лишь по-своему, то вскорости все это отольется в некие привычные словесные формулы, но куда более мелкие и незначительные, чем те, которые даны нам святыми отцами.

Из книги «400 вопросов и ответов о вере, церкви и христианской жизни». Издание сретенского монастыря, 2004 г.

• Почему говорят, что без Церкви нельзя научиться правильно верить в Бога, ведь Бог везде?

Мы без школы не можем научиться правильно читать, писать, без учебы в институте не получим образования, точно также и без Церкви нельзя научиться вере.
В Церкви совершаются все таинства, здесь Господь - наш Отец и Учитель - принимает общую молитву и покаяние каждого. Начиная с таинства Крещения, человек здесь проходит всей жизнью и отправляется в вечность. Церковь - это школа, которая готовит граждан для Неба. Потому святые отцы говорят: «Кому Церковь - не Мать, тому Господь - не Отец».

• Когда в церкви много народа, мне это не нравится, это отвлекает, смущает. Наверное, было бы лучше, если бы церковь была индивидуальной. Возможно ли такое?

Возможно. Каждый человек - это индивидуальная церковь; трудно тебе, встань в уголке храма, затвори двери своей души и никого, кроме Господа, не впускай, ни на кого внимания не обращай, помни, ты пришел к Богу, а не к людям. А без Церкви никак, хорошо дома молиться, но никакая домашняя молитва по силе и благодати не сравнится с церковной. Поэтому в Церковь нужно ходить обязательно! Господь дал заповедь: «Шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой – суббота (воскресенье) Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела» (Исх.20:9,10) и иди в храм. То есть посвяти день Богу, душе своей и добрым делам. Если есть возможность, то ходить нужно чаще. А нет на буднях возможности на службе побыть, просто зайдите в храм, сделайте земной поклон и скажите: "Господи, благослови меня на работу". И Господь вас благословит и с Божием благословением любое праведное дело будет спориться...

• Человеку во время богослужения становится плoxo - почему это?

Обычно всем, кто еще полностью не раскаялся, не совершил генеральную исповедь, бывает в храме плохо. Благодать Божия действует, а душа грязная, не вмещает ее, вот человеку и становится плохо. Особенно часто это бывает во время венчаний. Храм свободный, светлый, воздух чистый; начинается венчание, женщине дурно, она теряет сознание, падает... Тому же, кто чистосердечно покается во всех грехах, начнет молиться, благодать Божия помогает возрастать духовно; такому человеку в храме хорошо. Слыша церковное пение и чтение, он погружается в океан Любви. И Любовь Божественная такова, что человек в ней утопает, забывая о том, где он - на Небе или на земле. И долгая служба (а на Афоне она по 14-15 часов) пролетает для него мигом, незаметно. Он только вошел в храм, очнулся от молитвы - а уж и служба кончилась! Но это только у тех, кто постоянно пребывает в молитве, кто настраивает себя на молитву с утра. Придет в храм, а его внутренняя молитва подхватывается слабой...